Пошла я сегодня глянуть, в каком году Вова начал свой ЖЖ. Оказалось, в 2004. Так что и он мог бы в флешмобе поучаствовать. Может, и неплохая идея. Перепостить лучшие его посты 2006 года. А пока я выкопала тьму сообществ, в которых он участвовал, а я не участвую. Большинство их уже не действует, особенно легкомысленные поэты несерьезно относятся к ведению своих сообществ. Вот эту подборку издало сообщество “Шарманка-ру”, в котором главным шарманщиком был много раз цитированный мною рижский русский поэт Евгений Орлов. http://sharmanka-ru.livejournal.com/?skip=7 Там и других поэтов отличные подбороки есть. Но мне эта всех милее.
Эта подборка была номинирована сетевым литературным сообществом
litkonkurs_ru на конкурс имени Николая Гумилева 2006 года
и дошла до лонг-листа.
___________________________________

Когда того потребовали даты,
был осенью захвачен городок.
И дерева, как пьяные солдаты,
Шумели и качались у дорог.
По городку, оставленному летом,
Я взад-вперед слонялся не спеша.
В моей душе, как и в местечке этом,
стояло ощущенье грабежа.
Здесь был костел, шедевр архитектуры
какого-то столетья , и еще
развалины льняной мануфактуры
светили тускло красным кирпичом.
Был парк - остаток панского маёнтка...
Как хорошо здесь было бы вдвоем...
И девочка с глазами жеребенка
Кидала листья в темный водоем..
А вырастет она и будет письма
бросать в молчанья черные пруды.
И будет умолять кого-то - снись мне!
И что-то создавать из пустоты.
А сторож спички шарил по карманам,
Чтоб листья жечь, чтоб погрузилось в дым,
как в зелье, запрещенное кораном,
все, от чего становишься седым.
И я просил кого-то в небе - рAтуй!
Но этот кто-то мне не отвечал.
Он по небу, заведуя парадом ,
куда-то журавлей перемещал.
Я сам себе судом был бесполезным,
но что-то все ж доказывал судье.
И говорил со сторожем нетрезвым
о женщинах, политике, судьбе.
В беседке мы общались с ним, на фоне
разора, поражения, утрат.
Глаголов, сослагательных по форме,
кружился между нами листопад.
И мы -таки освоили пол-литру,
закусывая салом и лучком,
и подмешали в осени палитру
тоску, произносимую молчком.
Бессонница. Бессмысленность. Бронхит.
Все кошки серы. А все звуки сиры.
В тюль занавески лунный гол забит.
А с центра поля начинать нет силы...
Давай тогда ударом от ворот
(а судьи где? И кто они такие?)
Перед тобою в клеточку блокнот -
узилище для знаков ностальгии...
И хищный паркер -клювик золотой
пошел пихать крамолу по ячейкам -
слова о том, что прожито тобой,
как будто о чужом или ничейном...
...И стало быть, футбол на пустыре.
Сурепку мнут мосластые эфебы.
А если говорить о вратаре,
то он глядит в клубящееся небо,
где серебристой молью - самолет.
Голкипер переводит взгляд свой долу.
Каемкой поля девочка идет,
несет в руке включенную спидолу.
И он закрыл глаза, и он ослеп.
Битлы в спидоле средневолновые
кого-то умоляют, чтобы хелп...
И пахнут медом травы полевые.
Ему кричат, ругают - идиот!
Мяч за чертой добра и зла. И Бог с ним!
Она идет! Ах, как она идет,
ломая жизнь растеньям медоносным.
На фоне посеревших облаков
и пустозвонной грубости пацаньей...
И платьице из крыльев мотыльков
и чистых неизведанных мерцаний...
В других мирах - бессонница, луна,
тяжелое бронхитное сопенье...
А там вода во облацех темна.
А девочка светла и незабвенна...
Постарел твой, мама, пострел.
Мир вокруг него посерел.
А блестел-то, мама, пестрел.
А летел ведь стрепет, летел...
Трепет был и свежесть была.
Высота была, купола.
И цвела ведь вишня, бела...
А теперь-то лишь лебеда...
Я теперь-то, мама, обрюзг,
как головопузый моллюск.
Аки неразумный полип,
к потонувшей барже прилип...
А вокруг мезга да лузга,
лезут тузики в тузы, мелюзга...
Может, и гордыня во мне,
но неверно что-то вовне.
Покрестился... Тушу свою
на четыре места солю -
а щепоткой-то в три перста,
да щепотка, мама, пуста.
Мне бы горло рвать в тропаре,
а я ус мочу в стопаре...
Ты прости меня за скулёж.
Я пойду уж...
Кладбище...
Дождь...
Была предутренняя тишь.
И были озеро, и берег.
Ночь утекала в скрытый ерик,
что в камышах не различишь.
А тишина жила во всем -
в росе на нитке паутины,
в покое рясковой патины,
в звезде в обнимку с пузырем,
во тьме прибрежного леска,
начавшей осторожно таять,
в воде, кругами длящей память
от прикасания весла.
И был я в ялике своем,
как в чашечке весов аптечных.
Как будто взвешивала вечность,
что я такое и почем.
Потом - нырял на самый ил,
тянул, как шелк, руками воду,
всплывал куда-то к небосводу
в круг угасающих светил...
В клубы туманного сырца
все дальше уплывала лодка...
Все было неизменно, только
в той лодке не было гребца...
Будто все окончено.
И начаться нечему...
Кружит птица ловчая...
Плачет птица певчая...
Растворили грешника
лес и берег Немана.
На листок орешника
мое сердце меняно.
Кровь теперь створожена
в барбарис, рябину ли.
Празднуй, заполошное
племя воробьиное.
И уже беспаспортный,
и никем не узнанный,
и умею запросто,
быть и сном, и музыкой.
Над своими милыми,
над прощеным ворогом
бить умею крыльями,
плыть умею облаком.
А душа проточная,
от тумана млечная...
Плачет птица ловчая...
Замолчала - певчая...
...А под мокрою радугой -
дол зеленый смарагдовый,
Здесь все просто, легко и в лад.
И сам воздух зеленоват.
А лошадка под ивою
с ивой спутана гривою.
Глянешь в небо высокое -
солнца около - соколы.
А в траве- то кузнечики
точат сабельки-мечики.
Чуть дрожит от дневной жары
воздух в искорках мошкары.
Тьму грунтовую проколов,
бьют там тысячи родников.
В небо вырасти норовя,
рвет себя из земли трава.
Не скорбей и не слез юдоль -
только воля и вширь, и вдоль.
Никаких нет вериг, тенёт -
жизнь как в чистой воде плывет...
Если надолго пропаду
в темноте, суете, бреду,
бросит дух ли от божьих губ
за сатурновый хула-хуп -
все равно отыщу я мост,
чтоб вернуться сюда со звезд,
от харибд и от сцилл уйду,
улизну из котла в аду.
Коль не в нынешней жизни - пусть...
доползу, дорасту, вернусь...
Пел гобой, со мной говорил
не сулил былому правИл.
Память, будто рыбку, вываживал
на прозрачной леске адажио.
Не судил, как cонный зоил,
возносил и синью поил -
высоко - и возможно выше ли?-
чтоб печаль - клином клин- да вышибить.
Как, Марчелло, вызнать ты мог
про мирок мой - ворох морок?
И пришел, не побрезгав логовом,
со своим торжеством барокковым.
Поднимал меня за собой
в голубое небо гобой.
Где-то там было Богу богово.
А мне - облако белобокое.
Увлекал туда без труда,
где была мокрее вода,
где всемирное тяготение
тяготило намного менее...
Где все можно было суметь,
где судьба еще не комедь ...
Где та девочка с нотной папкою,
а грусть пО сердцу - потной лапкою...
Поднимал меня за собой
в голубое небо гобой...
Спас
милая кто мы где мы
в дыме воде эдеме
в демоновы ль пределы
перелетели мы
это волна лимана
это во льне поляна
тема из телемана
топкая пыль луны
явор я твой омела
якорь твой каравелла
если бы и хотела
не убежишь держу
ежели и изрежусь
глупой душой о нежность
радостна принадлежность
сладостному ножу
вместе с тобой летаю
выше всех алатау
к альфам и вегам тау
астровым берегам
словом привязан самым
шепотом прикасаньем
сказанным несказАнным
прожитым по слогам
ноют горбы горбатых
реки шумят в карпатах
тень на твоих лопатках
свет на твоих щеках
радость моя истома
яблочная оскома
первые струи шторма
в перистых облаках
милая где мы кто мы
кем мы с тобой искомы
солнцем ли что из комы
приоткрывает глаз...
птичьим колоратурьем
поезда ревом турьим
августа неразумьем
что никого не спас
божье преображенье
в мире несовершенном
в щедрость плодоношенья
и хоть немножко в нас
альфа моя омега
мекка моя онега
небо мое и нега
будто в последний раз
Стужа была - опричь ее
не было сил иных
в мороках безразличия,
ватных, волосяных.
Голое заоколие
души заволокло -
внутренняя монголия,
стылое толокно...
Но покачнулось, тикнуло,
клюнули капли снег,
глянула ртуть на лик нуля
и - побежала вверх.
Речка в ладони дельтовой
стиснула острова,
так напряглась от этого-
лопнули рукава.
Льдины ломая на части, как
вафельные круги,
сдвинулись в вешних часиках
оси, храповики!..
И понеслось, забулькало,
синь разлилась, разя
ярко и незабудково
пасмурные глаза.
Золотко мое, золото,
ходит все ходуном,
холода тело колото
мартом- хохотуном...
Милая, мука кончилась,
с говором талых вод!
В воздухе колокольчики,
радостный кислород!
_______________________
