notabler (notabler) wrote,
notabler
notabler

О моем отце

imageСегодня 10 лет со дня смерти моего папы, Отто Яковлевича Таблера. На этом снимке ему лет 35, таким я его помню с детства. Вид у него довольный и гордый, видимо, снимается для очередной доски почета или по случаю какого-то праздника.  Снимал его явно кто-то из опытных фотографов, потому что у него в те годы еще никакого фотоаппарата не было.

А тут последняя его фотография, которую я сделала в 2002 году в Германии, единственный раз, когда мы с ним поехали, чтобы посетить его племянников, детей его старшей сестры, переселившихся туда в 90-е годы. Он любовался страной, радовался красоте и порядку там, вдруг вспомнил немецкий язык, на котором говорил до 5 класса школы, и даже пел немецкие песни из детства, чего я совершенно не ожидала. Он много раз говорил, что забыл немецкий язык, а уж литературного немецкого, “хохдойч”, он не знал никогда, ведь колонисты екатеринского призыва за годы жизни в России утратили грамматику и говорили на разных старинных диалектах.

Это было прекрасное путешествие, с севера до юга через всю страну, от одной семьи до другой, живущих в довольстве и покое. Я уже и не помню, в каком городе я сделала эту фотографию на его “мыльницу”, по-моему, в Миндене, где живет единственная моя двоюродная сестра. А заключительной точкой была прекрасная Бавария, где мы гуляли в саду перед замком Нойшванштайн,

но в сам замок так и не попали: отец стал слишком стар и сил подняться туда у него не хватило. Тогда только я наконец заметила, как постарел и одряхлел мой железный папа, который, как мне казалось, обязан дожить до 100.

image

Я тогда, в Германии,  впервые задумалась об эмиграции. Он моего этого решения оспаривать не стал и когда я уехала в Англию, проводил спокойно и рассудительно, пожелал удачно устроиться. И ровно через год после моего переезда умер. Я прилетела сразу, как сестра сообщила, что он очень плох, но он умер через час после ее звонка, так что попрощаться не успела. Сложный он был человек, непростой, и отношения у нас были с ним разные, особенно в детстве и юности. Чем старше он становился, тем мудрее, спокойней и терпимей. В самом конце мы стали, наконец, друзьями. И он многое мне рассказал, о чем я не знала.

Я несколько раз упоминала, что место моего рождения – сталинский “университет”, лагерь, где мои родители отбывали солидные сроки по воле кровопийцы Сталина. Хотя статьи у них были не политические, но довольно характерные для тех времен . Папа закончил техникум мукомольной промышленности (он, отличник и лучший комсомолец, намеревался поступать в летное училище , но в сталинские времена в летчики не брали русских немцев, кем он имел несчастье быть).  Пришлось идти в единственный доступный для него техникум в Уфе. Закончил его перед самой войной, на которую он намеревался пойти добровольцем и подал соответствующее заявление, но был направлен работать директором несуществующей мельницы, которая должна была снабжать мукой “поселения” (сами понимаете, какие). Он ее построил и стал ею же руководить. Было ему слегка за  20, бешеное трудолюбие сочетались у него с изобретательностью, интеллигентностью и амбициозностью. Парень он был молодой и красивый, так что скоро завел себе подружку. А на эту подружку положил глаз главный человек на поселении, которого он называл уполномоченный. Этот самый уполномоченный заявил отцу, отвали от Таньки или я тебя упеку. И сдержал слово, упек, тем более, что гордый парень и не подумал отступиться и отдать свою первую любовь бандиту и скоту.

Поймал он его на том, что отец разрешал истощенным до скелетообразного состояния, умирающим от голода зэкам  выковыривать из зубьев механизмов  мельницы грязь, смешанную с мукой, которая все равно выбрасывалась, жарить из нее лепешки на костре и есть. Немалое число народа обязаны ему жизнью. В доносе, составленном уполномоченным, это дело было представлено как хищение народного добра в особо крупных размерах. Кто-то потратил время, посчитал количество муки, насчитали 2 тонны убытка в год. Прокурор требовал расстрела. Но судья-старик сказал - “слишком молод, пригодится еще, можно перевоспитать”.

И стал бывший начальник мукомольни одним из зэков  в том же лагере. Уполномоченный позаботился, чтобы он попал в лагерь в чем был, не одежки, ни обуви запасной, так и пошел зимовать в одном бушлатике на “рыбьем меху” и в бахилах с подошвами из старых покрышек.  Через краткое время стараниями того же уполномоченного за то, что не было положенной по уставу одежды, упекли папу в БУР – Блок усиленного режима. Тот режим был настолько усиленным, что редко кто выживал там месяц. Управляли жизнью в БУРе урки, они отбирали у  новичков хлебные пайки, без того обрекавшие зэков на голодную смерть, а также сигареты, которые многим были важнее хлеба (папе в частности). Он выжил только благодаря своему уму и знаниям. Началась в блоке повальная дизентерия, кровавый понос не разбирался в авторитетах, косил всех. Папа влил в бачок с водой соляной кислоты из автомобильного аккумулятора, и эпидемия немедленно пошла на спад (я не читала научных обоснований этого явления, но верю ему, может, даже эффект плацебо сработал, неважно, урки его стали защищать и даже дважды предложили “плант”   (я думаю, анаши), от которого его разобрал бешеный безудержный смех, что и спасло его еще от одной напасти – стать наркоманом. Так что неправы те, кто думает, что наркотики  -  новомодное изобретение.

Несмотря на прекращение издевательств со стороны урок, через три месяца, когда истек срок наказания, и папа вышел из Бура, он весил 45 кг при росте 178 см. Он, всегда шагающий быстро,  не мог пройти больше 3-4 шагов, волочил ноги, а если пытался ускорить шаги, падал, и лежа на земле  думал: “Неужели никогда не сумею быстро ходить?” Он всегда был стремительным и свою быструю походку утратил только в глубокой старости.

Ко всем передрягам лагерной жизни прибавлялось еще то обстоятельство, что шла война с немцами, а он был хотя и русским, но немцем, на него распространялась ненависть многих людей. Издевательства были так невыносимы, что частенько он подумывал о самоубийстве. Подробностей он мне не рассказывал, но зная его яростный характер и могучую волю, я могу представить, как туго ему было.

Но скоро, благодаря тому, что его знания и ум были незаменимы на строительстве, куда были направлены зэки (по обрывкам его воспоминаний я поняла, что они строили тогда объекты для военной промышленности – химического оружия, а позже – тяжелой воды для водородной бомбы), он стал там бригадиром, его бригада, как это всегда бывало в его биографии, стала передовой, и угроза жизни миновала. Там он встретил маму, там родилась я. Самый потрясающий документ, оставшийся у него – это разграфленный листок клетчатой бумаги, где отмечался каждый проведенный в лагере день, дни, когда они выполняли двойную норму, зачеркнуты красным цветом,  в последние годы все дни были “красными”. Отдельно выделен там день моего рождения, выделенный кучей восклицательных знаков и подписью – “родилась дочь Надя”.  Благодаря зачетам этим он из 10 лет отсидел 7 лет и 9 дней.

Отцу, несмотря на неправильный техникум и неправильную национальность, насмотря на лагерное прошлое в биографии,  удалось достичь больших успехов в жизни. Он всю жизнь так и строил химические заводы, был главным инженером, начальником монтажного комплекса. Построил их много, любил эту работу. В советские годы он саркастично и с издевкой относился к советским достижениям. Однако на старости лет распад СССР и отделение Литвы, где он провел почти 40 последних лет жизни, потряс его жизненные устои. Он так и не смог примириться с новым мироустройством. Мама умерла в возрасте 76 лет, он прожил почти 84, но с его волей и жизнелюбием мог бы жить еще долго, мне кажется, но просто потерял аппетит к жизни.

Когда-то его подпивший подчиненный на какой-то вечеринке в экстазе орал мне в ухо: “Ты не знаешь, что у тебя за отец! Он умнее любого министра! Если бы жизнь была справедливой, был бы он министром! Да что там министром – председателем Совета министров!”. Героя труда ему не дали (биография неправильная же), но медалей и орденов получил немало. Но главное – он не воровал, не брал взяток, был честным трудолюбивым человеком.  Написала я его полное имя в тайной надежде, что кто-нибудь из френдов вспомнит эту фамилию. Ни один человек, кто работал при советской власти в тресте “Союзпроммонтаж” не может его не помнить, он там был легендой.

Я никогда не была похожа на него, нет у меня его воли и настойчивости в достижении цели. Он мог курить 30 лет, потом бросить пачку сигарет и до конца жизни не взять в рот ни одной сигареты. Он делал 30-минутную зарядку по утрам, принимал холодный душ и обслуживал себя сам до последнего своего дня. Никому ни единого дня он не был в тягость, а помощь его всем детям и внукам была огромна и неоценима.

Хотелось бы, чтобы его самые любимые внуки – дети брата, не забывали деда и рассказывали о нем своим детям. Он и Мишу любил тоже и его научил многим вещам, которым я не могла.

Светлая память родителям нашим.  Хорошо бы книги написать о каждом. Мои родители так точно заслужили тяжкой своей жизнью и великолепной стойкостью.


Subscribe

  • Post a new comment

    Error

    Anonymous comments are disabled in this journal

    default userpic

    Your reply will be screened

    Your IP address will be recorded 

  • 119 comments
Previous
← Ctrl ← Alt
Next
Ctrl → Alt →
Previous
← Ctrl ← Alt
Next
Ctrl → Alt →